Доброй ночи! Сегодня в Москве среда, а это значит, что у нас снова не популярные темы рассуждений о культуре. Ну правда – не популярные, ни одного звонка у нас на автоответчике, и это значит, что роман, появившийся на свет 130 лет назад, роман «Анна Каренина» Льва Толстого, почти никто из радиослушателей ныне не помнит! Устаревшая и увядшая проза, назидательный семейный роман, однако, проза эта была и остаётся, какой-то совершенно удивительной и актуальной, и я не смею, после 131 года анализа, внести сюда чего-то нового, да и вряд ли я смогу сказать что-нибудь, что не было сказано. Однако, чем старше я становлюсь, тем больше меня как будто останавливают строчки из ХХ главы 3-ей части романа, короткий абзац, который я, собственно и пытался, предложить сегодня обсудить. Абзац этот звучит так, я прочту, для того чтобы вы, может быть, смогли вспомнить:

Жизнь Вронского тем была особенно счастлива, что у него был свод правил, несомненно определяющих все, что должно и не должно делать. Свод этих правил обнимал очень малый круг условий, но зато правила были несомненны, и Вронский, никогда не выходя из этого круга, никогда ни на минуту не колебался в исполнении того, что должно. Правила эти несомненно определяли, – что нужно заплатить шулеру, а портному не нужно, – что лгать не надо мужчинам, но женщинам можно, – что обманывать нельзя никого, но мужа можно, – что нельзя прощать оскорблений и можно оскорблять и т.д. Все эти правила могли быть неразумны, нехороши, но они были несомненны, и, исполняя их, Вронский чувствовал, что он спокоен и может высоко носить голову. Только в самое последнее время, по поводу своих отношений к Анне, Вронский начинал чувствовать, что свод его правил не вполне определял все условия, и в будущем представлялись трудности и сомнения, в которых Вронский уже не находил руководящей нити. Теперешнее отношение его к Анне и к её мужу было для него просто и ясно. Оно было ясно и точно определено в своде правил, которыми он руководствовался.

Что это такое за «Правила жизни», которые для Вронского и его круга были несомненны и очевидны? Давайте не будем забывать, что Вронский и его круг это и есть то самое романтическое, молодое дворянство XIX века, который мы так склонны романтизировать сегодня. Откуда в этих правилах взялась двойная бухгалтерия? Почему, собственно, не надо лгать мужчинам, но женщинам можно? Почему нельзя прощать оскорблений, но при этом можно оскорблять? Если задуматься, то у каждого из нас есть свой «свод правил Вронского». Надо отдать должное Вронскому, - у него эти правила были хотя бы осознанны, он их понимал. Но от того, что мы не понимаем каких-то правил своей жизни – мы продолжаем действовать в соответствии с ними, и иногда просто до глупости. Так вот, очень интересно понять откуда берётся этот свод правил? Какой он у нас свами сегодняшних? Сильно ли, радикально ли, этот «свод правил Вронского» отличается от нашего внутреннего свода правил? Кому считают возможным лгать, современные мужчины, а кому – нет? Кому они считают возможным платить долги, а кому – нет? И так далее и тому подобное, до бесконечности. Откуда берётся свод правил? Он помогает или мешает? Что он сделал с жизнью Вронского, и что он делает с нашими жизнями? Давайте попробуем вместе поразмышлять об этом. Может быть не столько о Вронском, сколько о самих этих загадочных, ясных и понятных правилах, которые ни христианскими, ни джентельменскими, ни справедливыми - абсолютно нельзя назвать, но это правила некоего, ещё раз говорю, романтизируемого нами дворянского круга. Более того, круг Вронского – это один из кругов, с моей точки зрения, нашей мечты – нам всем хочется в «дворяне». Может быть от этого, когда мы начинаем ощущать себя дворянином, в каком-нибудь маленьком королевстве, у нас вдруг и появляются вот такие странные правила с двойной бухгалтерией? Всё что вы думаете о своде правил жизни и о «своде правил Вронского» - звоните по телефону… Зачем человеку нужны подобные своды правил, и не пора ли нам научиться как-то их осознавать? Когда мы пытаемся говорить по мотивам русской классики, тогда у нас традиционно, в музыкальных паузах, звучит отечественная музыка. И я подумал, что наш замечательный джазовый музыкант – Алексей Козлов, оставил очень много интересных записей, сделанных им с квартетом «Твайнс», трудным классическим квартетом. Саксафон врывается в правила классической музыки, или наоборот, - классическая музыка ломает правила саксафона, разобраться трудно, во всяком случае, мне показалось, что это вторжение одного звукового правила в другое будет служить не плохой иллюстрацией к противоречивым чувствам самого Вронского, ну во всяком случае от туда, из ХХ главы романа. Что это за правила жизни? Откуда они берутся? У каждого ли из нас они есть? Мешают они или помогают?

Музыка

Из двух разных маршей: марша Прокофьева и маршевой мелодии Бени Голсена, - сложил Алексей Козлов эту мелодию, которую вы только что слушали. И действительно, казалось бы, марши в нашей душе всё время звучат совершенно разные, а в конечном итоге единые правила жизни – они в любом случае существуют!

А.Г.: Доброй ночи, Галина!

Галина: Доброй ночи! Прекрасный марш, спасибо, что вы сказали, как его сложили из двух частей. Просто он подтверждает ту точку зрения, которую я хотела бы высказать о дворянстве. Дворянство – это вообще тема моей семьи, известно, что у нас все слои общества перемешались, поэтому я эту тему изучала очень наглядно и близко. Кто такие дворяне? Это замечательные войны, замечательные ратники, это очень хорошо видно, даже на местности, например, когда города русские, прекрасный город … ой, Боже мой, сейчас волнуюсь, даже из головы вылетело.

А.Г.: Да вы не волнуйтесь, у нас тут разговор такой вечерний…

Галина: Где убили царевича Дмитрия, на Волге город? ... Короче говоря, было селение, посад; мы, когда были там на экскурсии, а вот этот высокий берег, холм, крепость, кремль, куда приехал князь со своей дружиною, сразу это видно, что: - «ага, значит будем этим владеть, есть с кого дань собирать». Короче говоря, дворяне – это наёмные ратники, издавна были на Руси великой. Князь нанимал войнов в Европе, умелых, и вели себя они, соответственно, на нашей территории как оккупанты. У них, естественно, была двойная мораль, то есть своих выдавать нельзя, предавать нельзя, обманывать нельзя, а женщина – это добыча, само собой, хотя и интимное может быть понятие, здесь всё уже, как с добычей.

А.Г.: Дичь, дичь …

Галина: И вот эта дворянская мораль, на самом деле, кодекс чести, я одно время читала и журнал дворянский: удивительно есть красивые вещи и удивительно есть вещи безобразные, поэтому конечно наши великие русские писатели они …

А.Г.: Дворяне, Толстой…

Галина: Они гениально сумели отразить и то и другое.

А.Г.: И всё-таки для чего? Я имею в виду … В чём-то я с вами согласен, в чём-то нет, это не имеет значения. Вы знаете, на что хочу обратить ваше внимание? …

Галина: А, да, город Углич, вот я вспомнила …

А.Г.: Да в Угличе убили царевича Дмитрия. Я хочу обратить ваше внимание на удивительную совершенно вещь, но вот возможно, по вашему мнению доставшуюся нам в наследство от дворянства, а вообще являющуюся некоей несомненной данностью, в том числе и вашего рассказа. Вы говорите, дословно: - Вели они себя на нашей территории, - то есть территория была наша, тут пришли некие они, и они и остались ими. Вообще это некая удивительная совершенно по происхождению …

Галина: Разница культур!

А.Г.: Даже если она и была, эта разница культур, то мы сейчас много говорили о двух народах, существовавших в России, но я сейчас не про это, а я про то, что есть удивительный стереотип – это одно из наших общих «правил Вронского»: МЫ ДЕЛИМ МИР НА «НАШИХ» И «НЕ НАШИХ»!

Галина: Да, это все делят!

А.Г.: Был такой Борис Поршнев – нелегальный антрополог, и одна из его главных мыслей заключалась в том, что когда дикарь делил мир на «наших» и «не наших», то имелось в виду, что «наши» – это люди, а «не наши» – это не совсем люди, похожи, но не вполне. И вот это мучительное разделение, обратите внимание, оно звучит и в том, что рассказываете вы (я совершенно не хочу вас обидеть), и в том, что практически описывает Вронский. Более того, с моей точки зрения, это звучало и у самого Толстого, потому что правила жизни – это уже из автобиографии, он мальчишкой, я не помню в каком возрасте, завёл толстую тетрадь, озаглавил её «Правила жизни», и намереваясь на всё время своего земного существования расписать себе некий набор правил, и он вёл эту тетрадь, говорят, до солидного возраста жизни. Пока в конце концов, не помню, что с этой тетрадью стало, толи выкинул, толи уничтожил, но всё равно Толстой – непрерывный создатель правил, в каждой книге, в каждой своей статейке крошечной, в юности и на исходе своих дней – он всегда судья!

Галина: Что-то от анархизма в этом есть.

А.Г.: Во всяком случае своим героям он спуску не давал. Мне так кажется, что на каждой странице заседает какой-то незримый суд, и приговор этот суд выносит, сами знаете, - суровый: Анну под поезд. Эпиграф есть у «Анны Карениной»: Мне отмщение, и аз воздам. И получается, что этот самый «аз», в рамках одного отдельно взятого романа, в общем-то конечно и несомненно – автор. Я иногда думаю, что может быть это деление на «наших» и «не наших», оно во многом у нас в нашем характере, из этого не пристанного нравственного суда Толстого. Я ни в коем случае не говорю хорошо это или плохо, ну может быть …

Галина: Ну не надо сводить к Толстому, это гораздо раньше!

А.Г.: Я не знаю. Это мы сейчас не знаем. Вот наши дети не будут знать, что такое «Крейцерова соната», а вот за 130 лет сколько поколений выросло на «Крейцеровой сонате», которая всегда была в школьной программе, и главная мысль, которая очень проста: физическая любовь порочна и преступна – всегда! Мнение Набокова: Анна погибает потому, и её любовь с Вронским обречена только потому, что это физическая любовь. Как бы, вот этот палец, торчащий на нас из зеркала русской революции, который очень жёстко вводил правила: вот тем, кому нравится физическая любовь – это «не наши».

Галина: Про первородный грех – это ещё в Библии написано.

А.Г.: Он же сам потом очень сильно выступал против того, что написано в Библии, против первородного греха, но проблема заключается в том, что тем не менее, мы то проходили в школе не Библию, а «Анну Каренину» и «Крейцерову сонату», и эта мысль в нас, может быть, в ней гораздо больше Толстого, чем мы сами об этом думаем, вот я к чему! Спасибо вам большое. Нина Афанасьевна? Доброй ночи.

Нина Афанасьевна: Да, Ставрополь вас беспокоит, здравствуйте! В своё время я работала в системе УВД, поэтому часто была в командировках, в учреждениях. И вот однажды я вышла, и женщина впереди меня, по аллее, везла в колясочке маленького ребёнка. Я спросила: – мальчик? Она: – да, мужик! А там жар, стеной большой, находились 1200 таких же бывших мальчиков. И я подумала: - вот лежит ангелочек, а кто же заставляет тех, которые там - стать такими, какими они стали? И это всё-таки зависит и от «правила Вронского», в своей системе; и от совести; и от чести, непосредственно каждого человека; и от среды, в которой он вращается. Среда его поправляет, среда не даёт развиться в полной мере тому, что в нём заложено от Бога, и вообще по душе. А получается, что свёртывается это всё от обстановки, которая в это время находится.

А.Г.: Спасибо, Нина Афанасьевна!

Я думаю, что вы сказали, возможно, принципиально важные слова. Появившись на свет, маленький человечек, застаёт, становиться свидетелем, выработанных веками обычаев. И те процессы, которые мы называем богатым словом «социализация», как раз и заключаются в том, что подрастающий человек – присваивает себе сложный мир замыслов. Сначала это бессознательное приспособление, а потом более сознательное владение, но итог той истины, которую он видит в мире взрослых, на самом деле выглядит не в виде той догматики, которой мы обучаем, а всегда в виде кратких «правил Вронского»: что мужчинам лгать не нужно, а женщинам лгать можно; что шулеру платить обязательно, а портному можно не платить; и так далее, и так далее до бесконечности, потому что на самом деле призывая к честности – мы врём, призывая к добру – непрерывно участвуем в каком-то зле, оправдывая его благими целями! В итоге железно образуются такие вот двусторонние правила. Абсолютно права Нина Афанасьевна, да только весь вопрос заключается в одном: вот они образуются, но с какой целью они человеку нужны? Вот о чём, собственно, Толстой, и в каком месте они начинают мешать? Давайте послушаем ещё одну двойную мелодию в исполнении Алексея Козлова, подумаем об этом, а потом продолжим наш разговор.

Музыка.

Из двух мелодий Равеля, как из двух противоречий, сплёл Алексей Козлов эту чудную музыкальную ткань. Заговорили мы о «наших» и «не наших», поэтому я позволю себе процитировать:

В его петербургском мире все люди разделялись на два совершенно противоположные сорта. Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержанным и твёрдым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги, – и разные тому подобные глупости. Это был сорт людей старомодных и смешных. Но был другой сорт людей, настоящих, к которому они все принадлежали, в котором надо быть, главное, элегантным, красивым, великодушным, смелым, весёлым, отдаваться всякой страсти, не краснея, и над всем остальным смеяться.

И если забыть, что написано это 130 лет назад, то про нас, про нас, по-прежнему про нас. Уж больно глубоко умел смотреть Лев Николаевич, можно даже простить ему желание судить.

А.Г.: Доброй ночи, Михаил!

Михаил: Добрый вечер. Я подключился к вашей программе, когда шёл разговор о физической любви, и что это грех, и так далее. А почему физическая любовь, априори, является грехом? Ведь если бы не было его, то и не было бы и нас с вами! И не было бы с кем разговаривать. И если у нас такие ценности возносятся и популяризируются, то не поэтому ли нас всего 150 миллионов, а китайцев уже 1,5 миллиарда? А?

А.Г.: Да я вот, на самом деле, посмел упрекнуть (мы говорим на самом деле о Толстом, Михаил) Льва Николаевича, 130 лет спустя, поскольку это его точка зрения.

Михаил: Не Вронского, конечно, а его? Вронский – это мифический персонаж.

А.Г.: А Толстой?

Михаил: Ну, реальное лицо!

А.Г.: Тоже не уверен. Мне кажется, что мы очень мало смотрим на реального Льва Толстого. Есть некий миф, ведущий начало из знаменитой статьи Владимира Ильича Ленина, а вот как-то о человеке Толстом мы думаем и знаем очень мало.

Михаил: То есть вы считаете, что Ленин более реальный персонаж исторический, чем Лев Николаевич?

А.Г.: Для старшего поколения, ну несомненно, просто живой он такой, знаете, вечно живой и очень любил маленьких детей, только не кушать. Но не будем, хорошо? Иначе нас сейчас порвут на части. Всё-таки о Толстом. Спасибо Михаил.

Зачем нужно, скажите мне на милость, это деление на «наших» и «не наших», этот свод правил? Оно выполняет какую роль?

А.Г.: Доброй ночи, Юрий Александрович! Слушаем вас.

Юрий Александрович: Александр Геннадьевич, посмотрите, ведь вопросы о разделении людей на «наших» и «не наших» они в общем-то издревле были. Вспомните древнеримское: «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку», «Курица не птица – женщина не человек», «Христиане лучше, чем мусульмане или Мусульмане лучше, чем христиане». Вся история человечества …

А.Г.: То есть мы не виноваты, так это испокон веку повелось, и пусть оно так и будет? А зачем это? То есть, во всём, виновата генетика? Мы такие вот …

Юрий Александрович: Нет, нет, не генетика виновата, просто, с одной стороны были экономические условия жизни, которые требовали защищать свою территорию, недостаток ресурсов наложил отпечаток.

А.Г.: Ну там у Вронского, в момент, который мы его застаём в ХХ главе тоже были материальные трудности. Он всё не решался у мамы денег взять, потому что там сложности у него были с доходами, в этот текущий момент и его это очень волновало. Но, как бы это всё понятно, тем не менее зачем? Каждый из нас, как бы красиво не говорил, имеет в жизни такой свод правил. Они нужны зачем?

Юрий Александрович: Они нужны затем, чтобы обеспечить человеку некую границу комфорта, в которой человек чувствует себя хорошо, ему уютно. А выйдя за эту границу комфорта – он начинает испытывать страх, дискомфорт, там не изведанная территория.

А.Г.: Спасибо, Юрий Александрович. Я ни в коем случае не возражаю против пространственного определения страхов. Мы об этом говорили позавчера, и будем говорить в следующий понедельник, будем продолжать этот разговор, поскольку не договорили. А вот, всё-таки, для чего каждому из нас нужны, такого рода, противоречивые правила?

А.Г.: Доброй ночи, Елена Михайловна!

Елена Михайловна: Я хотела сказать, что двойная мораль осознанная или не осознанная необходима человеку обыкновенному, среднестатистическому, для того чтобы более или менее выживать в нашем мире, потому что бывают пиковые ситуации …

А.Г.: Пиковая ситуация, вот давайте мы это чётко определим, мне бы очень хотелось, чтобы мы это с вами почувствовали. Пиковая ситуация – это что такое?

Елена Михайловна: Это такой момент в жизни человека, когда он должен сделать выбор!

А.Г.: Спасибо Елена! Я собственно это и хотел сказать, и только. Я хотел сказать, что вот этот свод правил необходим человеку для того чтобы иметь возможность легко сделать выбор, в каких-то очень трудных ситуациях. Кстати говоря, Вронский, в отличие от нас с вами, имел, на мой взгляд, совершенно замечательное свойство, – он это называл «сводить концы», он где-то раз пять в год, - пишет Толстой, - уединялся и начинал разбираться сам в себе, в соответствии своих поступков своим же правилам, ну и в материальной стороне, там в долгах и тому подобное. Он садился, запирался и всё раскладывал по полочкам. Мы такой привычки не имеем, и поэтому у нас эти правила (они всё равно есть, они всё равно такие же двойные), гораздо в большей степени не осознанные. Вронский от части даже, как бы, кичится наличием у него - его круга этих правил, он тщательно, в определённые периоды времени закрывается (медитирует, мы бы сейчас сказали), и сверяет себя с этими правилами. Простите, что я вас перебил.

Елена Михайловна: Вот я бы хотела сказать, что жить по высоким правилам, обыкновенному человеку очень трудно, и он, как бы, отпускает узду для того чтобы перебежать от одного трудного момента к более спокойному; и как-то он свою совесть уговаривает, - ну вот потерпи, это плохо, не хорошо. Ну если покрасоваться нужно, то мы скажем да, вот так делать можно в нашем кругу, а если красоваться не надо, то мы сами себя уговариваем, - что потерпи и всё будет хорошо. Я так долго с вами говорю только потому, что я вот та самая Елена, которая всё про православие с вами разговаривает. Православная церковь даёт нам примеры того, что можно жить по высоким правилам, и можно перетерпеть плохой период, всё равно обуздать себя, если иметь перед глазами примеры. Вот собственно я это тоже хотела сказать.

А.Г.: Вот что хочу сказать я, что с православной точки зрения, несомненно Толстому это сделать не удалось и поэтому в вашей классификации Елена, что для меня очень симпатично, на самом деле, - Лев Николаевич как раз попадает в разряд простых людей! Доброй ночи, Юрий!

Юрий: Я хотел сказать, что есть ещё такой момент, вот эти правила поведения нам навязаны обществом, и в основном, грубо говоря, государством, лидерами политическими. Почему? Потому что надо управлять народом, надо держать его в узде, надо чтобы народ был акцентирован на тех моментах нашей жизни, которые важны для государства, для лидеров политических.

А.Г.: Не согласен! Спасибо Юрий. Не согласен по одной простой причине, что мы сегодня исходим из того, что цари своему дворянству пытались навязать совершенно иной дворянский кодекс, а получились «правила Вронского». Я не думаю, что это очень зависит от структуры власти, как раз наоборот, этот кодекс состоит из двух половин: одна половина этакого навязанного благочестия, а вторая того, что можно и нужно делать на самом деле. От структуры власти он получился независимым совершенно. Хотя об этом можно долго и сложно говорить, но эту немного «стыдноватую» систему эталонов Вронского имеет каждый из нас, и наверно, нужно просто её в себе увидеть. И эта система эталонов преодолевается у Толстого необыкновенно интересно, поскольку Толстой, с одной стороны был человеком объявившим, что физическая любовь – это смертный грех, однозначно ни к чему хорошему, кроме смерти под поездом, она не приводит, а с другой стороны «Анна Каренина» - это роман о любви и он удивительно чётко описывает трансы, которые вдруг пробуждают во Вронском, сквозь эту рациональную систему комплексов, настоящего, другого Вронского. Знаменитая сцена возвращения Анны из Москвы, описывает как её охватывает волшебное напряжённое состояние, и как эти чувства становятся живыми текучими, движутся:

Она чувствовала, что глаза её раскрываются больше и больше, что пальцы на руках и ногах нервно движутся, что внутри что‑то давит дыханье и что все образы и звуки в этом колеблющемся полумраке с необычайною яркостью поражают её.

Или знаменитая сцена потока лихорадочного сознания Анны, которая отправляется на вокзал, чтобы покончить с собой. Это в действительности уникальные человеческие документы того, как чувство будит что-то лежащее под схемой, потому что Толстой в сущности, хочет он этого или нет, судит он это или нет – он всегда про то, что под коростой этой рациональной, двойной бухгалтерии сознания скрывается живой человек! Захотите, то как всегда, договорим об этих стандартах.